![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
kalbit07Если говорить снова про историю, ведь русская цивилизация не победила татар. Она взяла себе их инструменты.
Московское княжество просто сказало: «Отлично, есть отличный инструментарий. Дайте нам. Дайте два», как говорится в анекдоте. Вот весь сегодняшний федерализм — это собирание, «ясак». Просто собирание дани с земель. Раньше это делали татары, теперь свои. Собственно, русские князья были наместниками татар. Как известно, это были губернаторы. Ну, просто Кремль был в ставке Чингис-хана.
Потом выяснилось, что можно обойтись без татар, что мы сами владеем этим инструментом прекрасно. Сами можем пытать, убивать, выжигать города — это делали русские князья друг с другом, Московское княжество прекрасно делало. И вот эта оккупационная армия и сложилась.
Это стало доминантным геном. А традиции демократии, которые возникали почти параллельно с Ганзейской унией, самоуправление, новгородское вече? Это ведь тоже русская традиция. И тут лингвистическая ловушка, когда мы говорим о традициях. Это одна из любимых тем советской и русской власти: «Ну, это ж наши традиции »… И власть это замечательно использует для запугивания либералов. Власть говорит: «Ну, вы скажите спасибо, что мы вас охраняем от народа. Мы ж вас охраняем, если дать волю народу...»
Традиции-то какие. Традиции разные. Нас 140 миллионов в настоящий момент. И это разные традиции, не две, но несколько. Как крайние назовем — есть новгородское вече, есть Малюта Скуратов. И есть Шариков и Швондер. Это наши традиции. Но, простите, профессор Преображенский и Борменталь — это тоже наши традиции.
Потом выяснилось, что можно обойтись без татар, что мы сами владеем этим инструментом прекрасно. Сами можем пытать, убивать, выжигать города — это делали русские князья друг с другом, Московское княжество прекрасно делало. И вот эта оккупационная армия и сложилась.
Это стало доминантным геном. А традиции демократии, которые возникали почти параллельно с Ганзейской унией, самоуправление, новгородское вече? Это ведь тоже русская традиция. И тут лингвистическая ловушка, когда мы говорим о традициях. Это одна из любимых тем советской и русской власти: «Ну, это ж наши традиции »… И власть это замечательно использует для запугивания либералов. Власть говорит: «Ну, вы скажите спасибо, что мы вас охраняем от народа. Мы ж вас охраняем, если дать волю народу...»
Традиции-то какие. Традиции разные. Нас 140 миллионов в настоящий момент. И это разные традиции, не две, но несколько. Как крайние назовем — есть новгородское вече, есть Малюта Скуратов. И есть Шариков и Швондер. Это наши традиции. Но, простите, профессор Преображенский и Борменталь — это тоже наши традиции.
Почему, когда мы говорим о русском народе, мы непременно имеем в виду Шарикова по умолчанию? Почему мы не имеем в виду доктора Борменталя?
В 37-м Шариков шлепнул Швондера. И это, кстати, отвлекаясь на киноведение, как раз то, почему фильм «Собачье сердце» в каком-то смысле драматичнее, чем повесть Булгакова. Повесть Булгакова написана в 1924 году, когда можно было хотя бы фантазировать, что Борменталь и Преображенский прирежут обратно эту собачку и добро восторжествует хотя бы на территории художественного произведения. Булгаков хотя бы мог бы оттянуться на просторах художественного произведения.
В момент, когда снимался этот фильм, все это уже состоялось. И совершенно трагическая музыка Дашкевича подчеркивала то, что происходит за кадром фильма. Чего не знал Булгаков, но знаем мы, зрители фильма.
Мы знаем, что победа эта, мягко говоря, временная. Мы знаем судьбу Борменталя и Преображенского. И никакой надежды у нас нету. Мы, которые в отличие от Булгакова, уже прочли Оруэлла, уже знаем, что будет дальше. Какой большой брат придет на смену этим «промежуточным временам», которые обозначены у Булгакова.
Когда он писал в 20-е годы, было еще такое время, НЭП, какие-то были надежды, что это все схлынуло. Так вот, если смотреть с исторической дистанции, возврат к имперской теме был почти предрешен. Закончилось десятилетие русской свободы. Свобода не принесла ничего, поскольку не окончены реформы.
Это русская традиция. И именно на обломках неоконченных реформ выстраивалась новая вертикаль, закручивались новые гайки.
В момент, когда снимался этот фильм, все это уже состоялось. И совершенно трагическая музыка Дашкевича подчеркивала то, что происходит за кадром фильма. Чего не знал Булгаков, но знаем мы, зрители фильма.
Мы знаем, что победа эта, мягко говоря, временная. Мы знаем судьбу Борменталя и Преображенского. И никакой надежды у нас нету. Мы, которые в отличие от Булгакова, уже прочли Оруэлла, уже знаем, что будет дальше. Какой большой брат придет на смену этим «промежуточным временам», которые обозначены у Булгакова.
Когда он писал в 20-е годы, было еще такое время, НЭП, какие-то были надежды, что это все схлынуло. Так вот, если смотреть с исторической дистанции, возврат к имперской теме был почти предрешен. Закончилось десятилетие русской свободы. Свобода не принесла ничего, поскольку не окончены реформы.
Это русская традиция. И именно на обломках неоконченных реформ выстраивалась новая вертикаль, закручивались новые гайки.
Классический случай: Александр Второй — Александр Третий. «Нетерпение» — так назывался роман Юрия Трифонова о народовольцах. И Трифонов задавал этот вопрос себе, имея в виду не только народовольцев, но и следующее поколение, поколение его отца, расстрелянного в 1937-м, который как красный комиссар успел «понаделать делов» в 20-х.
Трифонов писал про народовольцев, но все понимали, про что он пишет — про это нетерпение. Власть, которая делала и не делала реформ, делала их двусмысленными, мучительными и неоконченными, подлыми — когда под видом реформ проходили контрреформы, и через какое-то время это все осточертевало. Не принося результатов, поскольку это длинный процесс. А весь путь не удавалось пройти.
Всегда в середине пути начинались контрреформы, и как следствие — народовольцы. Народники, которых начинают винтить и отправлять в Сибирь.
Трифонов писал про народовольцев, но все понимали, про что он пишет — про это нетерпение. Власть, которая делала и не делала реформ, делала их двусмысленными, мучительными и неоконченными, подлыми — когда под видом реформ проходили контрреформы, и через какое-то время это все осточертевало. Не принося результатов, поскольку это длинный процесс. А весь путь не удавалось пройти.
Всегда в середине пути начинались контрреформы, и как следствие — народовольцы. Народники, которых начинают винтить и отправлять в Сибирь.
Народники становятся народовольцами. И те, кто шел с книжками в народ, с образованием, с требованиями реформ, земств и всего остального, начинают взрывать.
Администрация в ответ снова закручивает гайки, а ее в ответ снова взрывают. И она снова закручивает.
Вот Александр Второй — Александр Третий и дальше со всеми остановками к 1905 году, и потом к 1917. Несделанные реформы, невыученные уроки приводят к террору, к новому торжеству этой вертикали. И каждый раз НЭП 20-х, который казался каким-то просветом, и потом ХХ съезд, который тоже не назвал белое белым, а черное черным — недореформы. И потом конец 80-х-90-х — огромный исторический прорыв с длинной исторической дистанцией.
Ну, конечно, 90-е годы — недореформы.
Для поколения 90-х слова «либерализм», «демократия» стали ассоциироваться уже не с Сахаровым, не с Афанасьевым, не с академиком Рыжовым, не с огромным количеством прекрасных честных искренних людей. Это стало ассоциироваться с воровством, с беззаконием, с «пилежом», с социальным неравенством. Точно также, как святые идеи Интернационала наших дедушек и бабушек. Моя бабушка была коммунисткой. Вставала при звуках Интернационала. Копейки не украла. Член партии с 1918 года. Но через какое-то время со словом «коммунист» стало ассоциироваться не поколение — мы так долго живем, что мы их застали — честных коммунистов. Я помню, помню бабушкиного старшего товарища, который сидел еще при царе в Орловском централе. Потом отсидел, разумеется, 17 лет при Сталине, все как полагается. Мы помним честных людей, для которых Красное Знамя означало — свободу, равенство и братство.
Но через какое-то время с красным знаменем, серпом и молотом ассоциируются только ложь и насилие. Все. Оруэлл. Уже ничего другого.
Также либерализм, демократия, реформы — все, что ассоциировалось с Межрегиональной депутатской группой, с Сахаровым, с Афанасьевым, Рыжовым, с честными людьми, с идеей нормального человеческого достоинства и свободы — стало ассоциироваться с грабежом, ложью, беспределом.
Этот откат был абсолютно предрешен. К середине — второй половине 90-х эволюционным путем никакой Гавел уже прийти не мог. Никакой демократ следующим быть не мог.
Если бы из кусочка тлена не сшили бы Путина, если бы не придумали Путина, то естественным эволюционным путем — вот вам выбор: Зюганов, Примаков, Лужков. Голосуйте, милости просим! Черномырдин? Нет, уже нет. Черномырдин символизировал все-таки «хотели как лучше». Примаков? Ну, это такое специальное образование, которое помогло соорудить палестинское образование — образование Палестинской автономии. Примаков, все это, конечно ГБ.
Напоминаю, что «разворот над Атлантикой» во время Косовского конфликта, Югославского, это уже ясное противостояние с Западом — примаковская тема. И если бы был Примаков к 2001 году, к 11 сентября 2001 года, то, боюсь, что Россия просто поддержала бы талибов. По старой памяти, обрадовавшись что можно «вставить» Америке.
В этом смысле Путин поступил хитрее. Путину страшно повезло с 11 сентября. Потому что после 11 сентября главное для мира и Америки, для безопасности Америки, происходило в другом месте. За поддержку Запада, или, по крайней мере, не помеху Западу на талибском направлении, на иранском направлении Запад готов был простить России все: Ходорковский, НТВ, выборы — на здоровье!
Дают базы среднеазиатские, дают базу в Ульяновске, политически поддерживают. И Путин, конечно, все сливки снял, какие мог. Потому что Запад простил ему все за «лояльность» на талибско-иранском направлении.
Это уже к вопросу о проклятии, а не везении. О том, что такие нефтяные цены, которые случились на рубеже 90-х, причем рост цен начался и рост экономики начался до Путина, но появление Путина совпало с очевидным, заметным каждому ростом благосостояния.
В гайдаровские времена мечтали, как о манне небесной, о 25 долларах за баррель. 18-20, 20-22 — хорошо, 25 — манна небесная. Если бы такие цены на нефть появились, когда в России находилось бы у власти правительство реформаторов, то, конечно, эти триллионы могли бы пойти на амортизацию реформ. Это все могло бы пойти не на укрепление рейтинга, а на реформирование экономики.
Тут дико не повезло, что эти немыслимые миллиарды попали в руки просто «распильщикам», которые все распилили. Но хватило еще остатков поделиться с народом для рейтинга. И народ радостно вступил в эти контрактные отношения: «Вы делайте что хотите, сажайте кого угодно, оставайтесь у власти, воруйте, входите в списки Форбс, но делитесь!»
И пока власть «делилась» — батюшка благодетель, да больше ничего не надо! А что еще от них надо народу? Свободы? Свобода нужна какому-то количеству миллионов — небольшому.
И вот этот «контракт» долгое время существовал. Сейчас власть перестает выполнять этот контракт. И сейчас помаленьку, медленнее, чем нам хотелось, «партия холодильника» начинает побеждать «партию телевизора» — это не моя терминология.
Пока партия телевизора побеждает, но как всякий наркотик, это не может действовать долго. Через какое-то время начинается ломка. И вот нас ожидают очень любопытные ближайшие два года, когда кончится еда.
Когда говорили о поддержке Путина, об этих рейтингах, про Уралвагонзавод пресловутый, который весь за Путина, — конечно, когда пятого и двадцатого выдают из окошка то, что выдают… 63 миллиона он принес Уралвагонзаводу из казны — на год. Ну что ж не поддержать?
А вот когда закроется окошко выдачи, вот тогда можно будет наблюдать рост поддержки — реальной.
Мы знаем, как заканчивали все авторитарные режимы, и нет оснований думать, что этот закончит как-то иначе. Развилка, к сожалению, очень печальная. И не потому, что мне или кому-то из нас жалковато Путина, а потому что они загнали ситуацию в нереформируемую стадию. Это гипс. В какой-то момент гипс застывает, его уже можно только сломать, он уже не меняет форму.
Они проскочили «развилку» в 2011 году, когда был последний, на мой взгляд, шанс договориться. Я об этом писал, что главная повестка — договариваться о правилах ухода «на цыпочках».
В 2010–11-м можно было договориться об уходе «на цыпочках». Уже было много преступлений, но еще не было Болотного дела, и еще не было войны.
Вот Александр Второй — Александр Третий и дальше со всеми остановками к 1905 году, и потом к 1917. Несделанные реформы, невыученные уроки приводят к террору, к новому торжеству этой вертикали. И каждый раз НЭП 20-х, который казался каким-то просветом, и потом ХХ съезд, который тоже не назвал белое белым, а черное черным — недореформы. И потом конец 80-х-90-х — огромный исторический прорыв с длинной исторической дистанцией.
Ну, конечно, 90-е годы — недореформы.
Для поколения 90-х слова «либерализм», «демократия» стали ассоциироваться уже не с Сахаровым, не с Афанасьевым, не с академиком Рыжовым, не с огромным количеством прекрасных честных искренних людей. Это стало ассоциироваться с воровством, с беззаконием, с «пилежом», с социальным неравенством. Точно также, как святые идеи Интернационала наших дедушек и бабушек. Моя бабушка была коммунисткой. Вставала при звуках Интернационала. Копейки не украла. Член партии с 1918 года. Но через какое-то время со словом «коммунист» стало ассоциироваться не поколение — мы так долго живем, что мы их застали — честных коммунистов. Я помню, помню бабушкиного старшего товарища, который сидел еще при царе в Орловском централе. Потом отсидел, разумеется, 17 лет при Сталине, все как полагается. Мы помним честных людей, для которых Красное Знамя означало — свободу, равенство и братство.
Но через какое-то время с красным знаменем, серпом и молотом ассоциируются только ложь и насилие. Все. Оруэлл. Уже ничего другого.
Также либерализм, демократия, реформы — все, что ассоциировалось с Межрегиональной депутатской группой, с Сахаровым, с Афанасьевым, Рыжовым, с честными людьми, с идеей нормального человеческого достоинства и свободы — стало ассоциироваться с грабежом, ложью, беспределом.
Этот откат был абсолютно предрешен. К середине — второй половине 90-х эволюционным путем никакой Гавел уже прийти не мог. Никакой демократ следующим быть не мог.
Если бы из кусочка тлена не сшили бы Путина, если бы не придумали Путина, то естественным эволюционным путем — вот вам выбор: Зюганов, Примаков, Лужков. Голосуйте, милости просим! Черномырдин? Нет, уже нет. Черномырдин символизировал все-таки «хотели как лучше». Примаков? Ну, это такое специальное образование, которое помогло соорудить палестинское образование — образование Палестинской автономии. Примаков, все это, конечно ГБ.
Напоминаю, что «разворот над Атлантикой» во время Косовского конфликта, Югославского, это уже ясное противостояние с Западом — примаковская тема. И если бы был Примаков к 2001 году, к 11 сентября 2001 года, то, боюсь, что Россия просто поддержала бы талибов. По старой памяти, обрадовавшись что можно «вставить» Америке.
В этом смысле Путин поступил хитрее. Путину страшно повезло с 11 сентября. Потому что после 11 сентября главное для мира и Америки, для безопасности Америки, происходило в другом месте. За поддержку Запада, или, по крайней мере, не помеху Западу на талибском направлении, на иранском направлении Запад готов был простить России все: Ходорковский, НТВ, выборы — на здоровье!
Дают базы среднеазиатские, дают базу в Ульяновске, политически поддерживают. И Путин, конечно, все сливки снял, какие мог. Потому что Запад простил ему все за «лояльность» на талибско-иранском направлении.
Это уже к вопросу о проклятии, а не везении. О том, что такие нефтяные цены, которые случились на рубеже 90-х, причем рост цен начался и рост экономики начался до Путина, но появление Путина совпало с очевидным, заметным каждому ростом благосостояния.
В гайдаровские времена мечтали, как о манне небесной, о 25 долларах за баррель. 18-20, 20-22 — хорошо, 25 — манна небесная. Если бы такие цены на нефть появились, когда в России находилось бы у власти правительство реформаторов, то, конечно, эти триллионы могли бы пойти на амортизацию реформ. Это все могло бы пойти не на укрепление рейтинга, а на реформирование экономики.
Тут дико не повезло, что эти немыслимые миллиарды попали в руки просто «распильщикам», которые все распилили. Но хватило еще остатков поделиться с народом для рейтинга. И народ радостно вступил в эти контрактные отношения: «Вы делайте что хотите, сажайте кого угодно, оставайтесь у власти, воруйте, входите в списки Форбс, но делитесь!»
И пока власть «делилась» — батюшка благодетель, да больше ничего не надо! А что еще от них надо народу? Свободы? Свобода нужна какому-то количеству миллионов — небольшому.
И вот этот «контракт» долгое время существовал. Сейчас власть перестает выполнять этот контракт. И сейчас помаленьку, медленнее, чем нам хотелось, «партия холодильника» начинает побеждать «партию телевизора» — это не моя терминология.
Пока партия телевизора побеждает, но как всякий наркотик, это не может действовать долго. Через какое-то время начинается ломка. И вот нас ожидают очень любопытные ближайшие два года, когда кончится еда.
Когда говорили о поддержке Путина, об этих рейтингах, про Уралвагонзавод пресловутый, который весь за Путина, — конечно, когда пятого и двадцатого выдают из окошка то, что выдают… 63 миллиона он принес Уралвагонзаводу из казны — на год. Ну что ж не поддержать?
А вот когда закроется окошко выдачи, вот тогда можно будет наблюдать рост поддержки — реальной.
Мы знаем, как заканчивали все авторитарные режимы, и нет оснований думать, что этот закончит как-то иначе. Развилка, к сожалению, очень печальная. И не потому, что мне или кому-то из нас жалковато Путина, а потому что они загнали ситуацию в нереформируемую стадию. Это гипс. В какой-то момент гипс застывает, его уже можно только сломать, он уже не меняет форму.
Они проскочили «развилку» в 2011 году, когда был последний, на мой взгляд, шанс договориться. Я об этом писал, что главная повестка — договариваться о правилах ухода «на цыпочках».
В 2010–11-м можно было договориться об уходе «на цыпочках». Уже было много преступлений, но еще не было Болотного дела, и еще не было войны.
Сегодня то, что сделал Путин за последние два года, то, что сделала его администрация, — это, как говорил Талейран, хуже, чем преступление, — это ошибка.
Из этой ситуации для них самих нет выхода, и они это, кажется, поняли. И, стало быть, изменения, которые нас ждут, будут гораздо более драматичными, чем в советском аналоге.
Почему-то по инерции, по желанию выдать желаемое за действительное, мы употребляли слово «застой» применительно к позднему Путину. Это очень успокаивающее слово, потому что после застоя, мы помним, что бывает — после застоя наступила пятилетка пышных похорон, ППП, помните? Гонки на лафетах. Когда мы все подсели на классическую музыку — с большим удовольствием. «О! Опять Шопен. Что, просто так играют? Не может быть, чтобы просто так Шопена». Поздние советские анекдоты вернулись: человек подходит к киоску Союзпечати и смотрит газеты. «Что вы ищете, — спрашивает киоскер. — Некролог. — Некрологи на последней полосе. — Нет. Тот, что мне нужен, будет на первой». Это анекдот начала 1980-х, и он недавно вернулся. И я бы на месте Владимира Владимировича прислушался бы к этому анекдоту.
Так вот, застой кончался тем, что они все-таки повымерли. И после того, как они вымерли и стало совершенно невозможно жить дальше, появился Горбачев, и пошли какие-то реформы. В чем печальная разница?
Коммунистические бонзы имели возможность уйти от власти. Егор Кузьмич Лигачев имел счастливую возможность проиграть политически. Ну да, они проиграли, но он ушел на пенсию. У него остался распределитель, пыжиковую шапку не отобрали. Ну, на Мавзолее не стоит, но все остальное...
Все эти коммунисты, уйдя от власти, остались при пайках, сидели — ворчали, бурчали. И Егор Кузьмич до последних лет, как мне рассказывали, ездил чуть ли не в Принстон или Гарвард — его привозили в университеты, чтобы за небольшие деньги показать американским студентам сталиниста. Милое дело! Егор Кузьмич все то же самое, но за доллары — «бу-бу-бу!». Зашибись! Покормили и увезли назад. Прекрасно! И все довольны. Главное — всем хорошо. И нам — потому что Егор Кузьмич не на Мавзолее, и им, потому что им показали живого Егора Кузьмича, дай ему бог здоровья.
Они имели возможность уйти от власти, потому что Егор Кузьмич не знал, что такое список Forbes. Он не воровал, как это ни парадоксально звучит. Они были идеологическими монстрами, он был сталинист, но они не воровали просто из бюджета, не передавали промышленность страны родным и близким, друзьям по кооперативу.
Им незачем было. У них все было. Это советский менталитет. Они же действительно не знали, что можно по-другому. Есть байка про Валерия Харламова, великого советского хоккеиста, абсолютного гения. После серии 1972 года с канадцами — когда канадцы увидели это чудо своими глазами — ему предложили контракт с Motnreal Canadiens, миллион долларов в год. Умножайте на 10 смело. В 1972 году миллион долларов — это 10, наверное, сегодня, ну, пятнадцать. Для меня это все описывается словом «много» — я столько нолей не умею считать. Так вот, Харламов, когда узнал, что контракт на миллион долларов он, по легенде, ответил: «Зачем мне миллион долларов? У меня есть «Волга» и дача в Серебряном Бору». И майорская зарплата для 23-24 летнего человека. Он действительно не представлял что-то другое — что благосостояние может быть чем-то иным, кроме дачи в Серебряном Бору и «Волги».
Коммунистическая коррупция была, но очень скромная, по нашим временам. Был такой Медунов, партийный руководитель Краснодарского края. Краснодарский край — это, видимо, такое место намоленное, там воруют автоматически. Человек, который попадает во главу Краснодарского края, немедленно становится коррупционером, даже при коммунистах. Но был партконтроль, был Андропов.
Они чего-то еще боялись. Была идеология — вот что важно. Они была ошибочная, преступная, но была идеология.
Почему-то по инерции, по желанию выдать желаемое за действительное, мы употребляли слово «застой» применительно к позднему Путину. Это очень успокаивающее слово, потому что после застоя, мы помним, что бывает — после застоя наступила пятилетка пышных похорон, ППП, помните? Гонки на лафетах. Когда мы все подсели на классическую музыку — с большим удовольствием. «О! Опять Шопен. Что, просто так играют? Не может быть, чтобы просто так Шопена». Поздние советские анекдоты вернулись: человек подходит к киоску Союзпечати и смотрит газеты. «Что вы ищете, — спрашивает киоскер. — Некролог. — Некрологи на последней полосе. — Нет. Тот, что мне нужен, будет на первой». Это анекдот начала 1980-х, и он недавно вернулся. И я бы на месте Владимира Владимировича прислушался бы к этому анекдоту.
Так вот, застой кончался тем, что они все-таки повымерли. И после того, как они вымерли и стало совершенно невозможно жить дальше, появился Горбачев, и пошли какие-то реформы. В чем печальная разница?
Коммунистические бонзы имели возможность уйти от власти. Егор Кузьмич Лигачев имел счастливую возможность проиграть политически. Ну да, они проиграли, но он ушел на пенсию. У него остался распределитель, пыжиковую шапку не отобрали. Ну, на Мавзолее не стоит, но все остальное...
Все эти коммунисты, уйдя от власти, остались при пайках, сидели — ворчали, бурчали. И Егор Кузьмич до последних лет, как мне рассказывали, ездил чуть ли не в Принстон или Гарвард — его привозили в университеты, чтобы за небольшие деньги показать американским студентам сталиниста. Милое дело! Егор Кузьмич все то же самое, но за доллары — «бу-бу-бу!». Зашибись! Покормили и увезли назад. Прекрасно! И все довольны. Главное — всем хорошо. И нам — потому что Егор Кузьмич не на Мавзолее, и им, потому что им показали живого Егора Кузьмича, дай ему бог здоровья.
Они имели возможность уйти от власти, потому что Егор Кузьмич не знал, что такое список Forbes. Он не воровал, как это ни парадоксально звучит. Они были идеологическими монстрами, он был сталинист, но они не воровали просто из бюджета, не передавали промышленность страны родным и близким, друзьям по кооперативу.
Им незачем было. У них все было. Это советский менталитет. Они же действительно не знали, что можно по-другому. Есть байка про Валерия Харламова, великого советского хоккеиста, абсолютного гения. После серии 1972 года с канадцами — когда канадцы увидели это чудо своими глазами — ему предложили контракт с Motnreal Canadiens, миллион долларов в год. Умножайте на 10 смело. В 1972 году миллион долларов — это 10, наверное, сегодня, ну, пятнадцать. Для меня это все описывается словом «много» — я столько нолей не умею считать. Так вот, Харламов, когда узнал, что контракт на миллион долларов он, по легенде, ответил: «Зачем мне миллион долларов? У меня есть «Волга» и дача в Серебряном Бору». И майорская зарплата для 23-24 летнего человека. Он действительно не представлял что-то другое — что благосостояние может быть чем-то иным, кроме дачи в Серебряном Бору и «Волги».
Коммунистическая коррупция была, но очень скромная, по нашим временам. Был такой Медунов, партийный руководитель Краснодарского края. Краснодарский край — это, видимо, такое место намоленное, там воруют автоматически. Человек, который попадает во главу Краснодарского края, немедленно становится коррупционером, даже при коммунистах. Но был партконтроль, был Андропов.
Они чего-то еще боялись. Была идеология — вот что важно. Они была ошибочная, преступная, но была идеология.
Сегодняшняя идеология описывается, не при Михаиле Борисовиче будет сказано, словом «Байкалфинансгруп». Вот, собственно, вся их идеология. Никакой другой идеологии и нет. Все остальное — для пролов. Патриотизм, великая империя — это все для пролов, по Оруэллу. А для себя — «было ваше, стало наше».
Начало: Окончание: